МОЙ АНАЛИЗ С ФЭЙРБЭРНОМ И ВИННИКОТТОМ
(Как достичь полноценного результата психоанализа?)
Гарри Гантрип
Чтобы ответить на вопрос, содержащийся в заголовке данной статьи, не стоит искать ответ в теории. В нашей работе теория не должна занимать главенствующее положение. Она может служить хорошим помощником, но не должна быть руководством к действию, навязывающим ортодоксальные взгляды приверженцев различных направлений. Не стоит слишком уповать на теорию, необходимо искать новые пути ее развития применительно к терапевтической практике. Именно терапевтическая практика является сутью нашей работы. В конце концов, хорошими терапевтами не рождаются, хорошими терапевтами становятся, благодаря профессиональной подготовке и грамотному использованию практики.
Вопрос «Как достичь полноценного результата психоанализа?» влечет за собой вопрос «Как достичь полноценного результата в собственном тренинговом анализе?». Аналитикам рекомендуется изучать все и изменения и положительные сдвиги, происходящие в постаналитический период. Было бы неразумно считать, что в ходе «анализа» будет завершена вся работа «полностью». Если мы хотим оценить реальные результаты предварительного анализа, нам необходимо знать о постаналитическом развитии событий. В данном вопросе не следует полностью полагаться на данные пациентов. Они могут быть неполными на момент предварительного анализа и неактуальными в последующий период. Поскольку данная проблема неожиданно стала насущной для меня самого, я вынужден был вплотную заняться ею. Я осмелюсь предложить вашему вниманию описание моего собственного анализа с Фэйрберном и Винникоттом, а также его последствия. Это, пожалуй, единственный способ, с помощью которого я могу предоставить реальную картину того, какое влияние оказали на меня эти два выдающихся аналитика, и чем я обязан им. Вопрос «Возможен ли полноценный результат анализа?» имеет особое значение в моем случае, так как он связан с удивительным фактом: полная амнезия в возрасте трех с половиной лет на события, связанные с травмой после смерти младшего брата. Два анализа не смогли «сломать» эту амнезию. И только после их завершения проблема неожиданно разрешилась. Конечно, это произошло благодаря «проработке» основного вытеснения. Эта проблема может быть интересна не только с теоретической, но и с социальной точки зрения. Поиски ответов на все эти вопросы в течение долгого времени были моей личной проблемой, но поскольку я уже не мог их игнорировать, у меня не было другого выхода, и мне пришлось сделать это своим призванием, которое, я надеюсь, поможет и другим людям. Фэйрберн и Винникотт считали, что, если бы не эта травма, я бы не стал психотерапевтом.
Фэйрберн однажды сказал: «Если бы не наши собственные проблемы, я не знаю, что еще могло бы привести нас в психотерапию». Он не был особым оптимистом, однажды он сказал мне: «Основные паттерны личности, сложившиеся в раннем детстве, невозможно изменить. Можно лишить старые паттерны эмоций при помощи новых переживаний, но вода вновь заполнит старое высушенное русло реки». Невозможно создать человеку новую историю: Можно бесконечно продолжать анализ, но так и не добиться ничего. Только личное отношение аналитика способно оказать терапевтическое воздействие. Наука не имеет других ценностей, кроме научных ценностей, шизоидных ценностей исследователя, который стоит в стороне от жизни и наблюдает. Это всего лишь инструмент, которым он пользуется некоторое время, а затем возвращается к реальной жизни». Это позиция «аналитика как зеркала», отстраненного наблюдателя, делающего интерпретации.
Фэйрберн считал, что психоаналитическая интерпретация обладает терапевтическим эффектом не сама по себе, а только если она выражает личное отношение и понимание. Я считаю, что наука не обязательно шизоидна, но она связана с практической необходимостью и часто становится шизоидной, так как предлагает прибежище для шизоидных интеллектуалов, которым не место в психотерапии.В своей первой книге я высказывал мнение о том, что психоаналитическая терапия не является просто теоретической наукой, а представляет собой личное чуткое отношение аналитика. Я пришел к этому выводу в 1949 году, еще до знакомства с Фэйрберном; а обратился к нему за помощью, когда прочитал его работы и обнаружил, что наши философские взгляды совпадают, и никакие интеллектуальные разногласия не будут мешать анализу. Способность строить взаимоотношения зависит не только от нашей теоретической базы. Нам не всегда одинаково легко строить личные взаимоотношения. С одними людьми нам легче общаться, с другими тяжелее. Здесь немалую роль играет фактор «природной совместимости».
Так, Фэйрберн, несмотря на свои убеждения, не обладал той естественной природной непосредственностью общения и «личного участия», которой обладал Винникотт. В отношениях со мной он был скорее «техническим интерпретатором»; но для этого необходима квалификация. Я обратился к нему в 1950 году, когда пик его творческой активности уже прошел, и здоровье его начало постепенно слабеть. Он рассказывал мне, что в 1930-е и 1940-е годы он успешно лечил больных шизофренией и регрессировавших пациентов. С 1927 по 1935 годы он работал психиатром в Университетской детской психологической клинике и много сделал для NSPCC (Национальное общество по защите детей от жестокого обращения). Работая с детьми, невозможно оставаться бесстрастным. Однажды он спросил маленькую девочку, которую жестоко избивала мать: «Хочешь, я найду тебе новую добрую маму?» Она ответила: «Нет, я хочу мою маму», что говорит о тесной либидинальной привязанности ребенка к плохому объекту. Свой дьявол лучше, чем чужой, и лучше, чем его отсутствие. Благодаря богатому опыту работы с детьми, с психотическими и регрессировавшими пациентами, он пересмотрел свои теоретические взгляды, делая акцент на качестве взаимоотношений ребенок-родитель, а не на этапах биологического развития; на «теории личности», а не на обезличенной «теории контроля энергии». Он объяснял, что «беда родителей заключается в том, что они не всегда могут довести до сознания ребенка, что он любим просто как самостоятельная, полноценная личность». В 1950-е годы, когда я общался с Фэйрберном, я, к своему удивлению, обнаружил, что он все меньше работает с регрессирующими пациентами и постепенно возвращается на позиции «классического аналитика», использующего «технику интерпретаций», в то время, как я чувствовал, что мне необходимо регрессировать до уровня моей тяжелой детской травмы.
Stephen Morse (1972), изучая «структуру» в работах Винникотта и Балинта, делает вывод, что они открыли новые данные, но не развили структурную теорию и не получили объяснений многих проблем, что могло быть достигнуто, по его выражению, благодаря «метафоре Фэйрберна-Гантрипа». Пройдя анализ с обоими выдающимися аналитиками, я могу сказать, что отношения между Фэйрберном и Винникоттом представляют интерес с теоретической точки зрения, но кроме того, они еще и очень интересны сами по себе. На первый взгляд, эти два человека сильно отличались друг от друга по образу мышления и по методам работы, что не позволило им в конечном итоге осознать, насколько близки были их взгляды. Они оба выросли на классической теории и терапии Фрейда, но пошли разными путями. Фэйрберн рассматривал вопросы более интеллектуально. Однако в 1950 он был больше погружен в клиническую практику, чем Винникотт. У меня было более 1000 сессий с Фэйрберном и всего около 150 сессий с Винникоттом в 1960. Я вел для себя подробные описания каждой сессии и сохранил всю переписку с обоими. Винникотт как-то сказал мне: «Я впервые вижу человека, который так точно воспроизводит мои слова, сказанные на предыдущей сессии».
Стивен Морс предложил вновь пересмотреть записи моих прошлых сессий. И я был удивлен, обнаружив, что они проливают свет на то, почему два анализа так и не смогли разрешить проблему моей амнезии на детскую травму; но, тем не менее, каждый по-своему подготовил почву для ее разрешения в постаналитический период. Вновь напрашивается вопрос: «Что представляет собой аналитический терапевтический процесс?»Сравнивая двух аналитиков, я понял, что Фэйрберн был более ортодоксален в практике, в то время, как Винникотт был более революционен в практике, чем в теории. Они оба, будучи абсолютно разными, взаимно дополняли друг друга. После смерти Фэйрберна Sutherland (1965) писал в некрологе:Фэйрберн производил впечатление человека очень сдержанного, аристократичного, но после беседы с ним он переставал казаться сдержанным и отчужденным. Искусство и религия служили для него основным выражением человеческих потребностей, к которым он испытывал глубокое уважение, но его интересы обнаруживали необычайный консерватизм.Во время сессий он держался очень официально, давая точные интеллектуальные аналитические интерпретации. После окончания сессии мы с ним обсуждали теоретические вопросы, он расслаблялся, и я видел перед собой не аналитика Фэйрберна, а обычного человека. После сессии он был моим понимающим хорошим отцом, а во время сессий в переносе - моей доминирующей плохой матерью, навязывающей свои интерпретации.
После активной практики и творчества 1940-х годов я заметил, что в 1950-х консерватизм постепенно стал проникать в его работу. Вскоре после неожиданной смерти его жены в 1952 году начались домашние проблемы. Затем он заболел вирусным гриппом. В течение двух лет он усердно работал над книгой «Изучение природы истерических состояний» (Fairbairn, 1954). В двух последующих работах (Fairbairn, 1952b), (1955) он развивает свою точку зрения относительно «психоанализа и науки». Но в следующей работе намечаются изменения его взглядов («Некоторые соображения по поводу случая Шребера») (Fairbairn, 1956). Фэйрберн забывает про «эго и объектные отношения» и вновь ищет объяснения в страхах и возбуждении «первичной сцены». И, наконец, в своей последней работе «О природе и задачах психоаналитического лечения» (Fairbairn, 1958) его интерес сосредотачивается на «внутренней закрытой системе» эдипального анализа, в центре его внимания - не инстинкты, а интернализованные либидинальные и антилибидинальные отношения (с плохим объектом). Я обратился к нему с целью преодолеть амнезию, связанную с детской травмой после смерти моего младшего брата и выяснить, что происходило в тот период моей жизни. Я чувствовал, что там находился ответ, скрывалась причина моих переживаний шизоидной изоляции и нереальности. Я знал, что они были связаны с моими ранними взаимоотношениями с матерью, хотя всю информацию я получал со слов матери. После смерти Перси – моего младшего брата, я на четвертом году жизни продолжил активную борьбу с матерью, пытаясь наладить отношения с ней. Но вскоре я сдался и отдалился от нее.
Для удобства я буду называть этот период интернализованными эдипальными объектными отношениями с плохим объектом: они наполняли мои сны, которые регулярно прерывались внезапными четкими шизоидными переживаниями. Фэйрберн неизменно интерпретировал их как «уход», или «побег» от интернализованных плохих объектных отношений. Он постоянно возвращал меня к эдипальным трехсторонним либидинальным и антилибидинальным конфликтам моего внутреннего мира (кляйнианское «расщепление объекта», или «расщепление эго»). В 1956 году в одном из писем я попросил его объяснить, что он понимал под Эдиповым комплексом. Он ответил: «Эдипов комплекс является важным для терапии, но не для теории». Я не мог принять этого: для меня теория была теорией терапии, и то, что важно для одного понятия, должно быть важным и для другого. У меня появилось двойное сопротивление. С одной стороны, я воспринимал его как свою плохую мать, навязывавшую мне свое мнение, а с другой стороны, я открыто не мог согласиться с ним в некоторых вопросах. Я пытался объяснить ему, что моя проблема заключалась не в плохих взаимоотношениях с матерью после смерти Перси, а в «неспособности матери строить отношения вообще» с самого начала. Я чувствовал, что эдипальный анализ заставлял меня топтаться на одном месте, использовать плохие отношения за неимением других; эти отношения оперировали в моем внутреннем мире как защита от более глубоких шизоидных проблем. Он считал это особенностью защитного механизма «ухода» (Fairbairn, 1952, гл. 1). А я считал это отдельной проблемой, а не просто защитой от «внутренних плохих объектных отношений».Но мой эдипальный анализ с Фэйрберном не был пустой тратой времени.
Защиты были проанализированы; это позволило мне понять, что я фактически вытеснил из сознания травму, связанную со смертью Перси, и все последующие события; это место было занято переживаниями непрерывной борьбы в плохих объектных отношениях с матерью. Эти отношения я тоже, в свою очередь, вытеснил. Все это составляло основу моих многочисленных сновидений и периодически появляющихся конверсионных симптомов. Фэйрберн настаивал, что в этом заключалась суть моей психопатологии. Он заблуждался, но в любом случае, это необходимо было тщательно проанализировать, чтобы добраться до более глубоких слоев. Так и случилось. Регрессивный и негативный шизоидный феномен постоянно «врывался» в материал, который я ему приносил, и, в конце концов, он стал соглашаться в теории с тем, с чем он не мог справиться на практике. Он великодушно принял мою концепцию расщепления «регрессировавшего эго» и отделения его от «либидинального эго», и тот факт, что мне пришлось прекратить безнадежную борьбу за внимание матери. Когда я опубликовал эту идею, Винникотт спросил меня: «Ваше регрессировавшее эго «отдалилось» или было «подавлено?» «И то и другое. Сначала произошло его «отдаление», и затем оно долго было подавлено». Фэйрберн ответил на это:Это Ваша идея, не моя. Она оригинальна, она объясняет то, что я не учитывал в своей теории, - Регрессию. Ваш акцент на слабости эго дает большие терапевтические результаты, чем интерпретация в рамках либидинальных и антилибидинальных напряжений.В 1960 году я написал работу «Слабость эго, основное ядро проблемы психотерапии». Он ответил на это: «Если бы я мог сейчас писать, я бы написал именно об этом». Моя теория во многом была верной, она объясняла то, что я никак не мог проанализировать. Он согласился с этим. Я завершу описание Фэйрберна как аналитика и как человека, проиллюстрировав различия в «человеческом плане» между ним и Винникоттом, так как этот фактор играет немаловажную роль в терапии.
Обстановка в кабинете аналитика имеет большое значение, она создает определенную атмосферу. Фэйрберн принимал пациентов в старом загородном доме в Эдинбурге, принадлежавшем его семье. Огромная гостиная с антикварными ценностями представляла собой комнату ожидания, кабинет со старинными книжными шкафами служил помещением для консультаций. Фэйрберн сидел за большим столом в бархатном кресле с высокой спинкой. Рядом стояла кушетка для пациентов, изголовьем находясь так близко от стола, что иногда мне казалось, что он может дотянуться со своего кресла и стукнуть меня по голове. Какое-то время спустя я понял, что я сам «выбрал» это положение на кушетке, так как рядом с его столом был небольшой диванчик, на который я мог сесть, если бы захотел; что я и сделал позднее. Вскоре после начала моего анализа появилось первое сновидение, оно показало, что этот факт сразу же отразился в переносе. Сновидение было связано с моим отцом. Он был членом методистской церкви, обладал выдающимися ораторскими способностями. В 1885 года он организовал миссию и руководил ей, затем она переросла в церковь. В течение многих лет отец в моих сновидениях выступал не иначе, как в роли оппонента моей матери и в качестве фигуры, поддерживающей меня. Надо сказать, что в действительности мать в его присутствии никогда не позволяла себе раздражаться. В переносе я рассчитывал на Фэйрберна как на защищающего отца, который вместе со мной противостоял бы моей агрессивной матери; но подсознательно я испытывал противоположное ощущение:Я находился в церкви у отца. Фэйрберн стоял на возвышении. У него было лицо моей матери – жесткое и строгое. Я пассивно лежал на кушетке внизу; изголовье кушетки находилось прямо перед его трибуной. Он спустился ко мне и сказал: «Вы знаете, что дверь открыта?» Я ответил: «Это не я оставил ее открытой». Мне было приятно сознавать, что я смог противостоять ему. Он вернулся обратно на свою трибуну. Сновидение показывает, что я хотел, чтобы Фэйрберн был моим поддерживающим отцом, но это желание перекрывалось негативным переносом с позиции моей строгой доминирующей матери. Это было обусловлено ролью Фэйрберна в переносе «во время сессий». Он интерпретировал эти отношения как отношения ребенок-родитель, когда «один наверху, другой внизу», как качели. Изменить ситуацию можно было, только поменявшись ролями. Это была очень яркая иллюстрация, включающая в себя неудовлетворенные потребности, подавленный гнев, сдерживаемую непосредственность. Это были доминирующие отношения в ходе сессий. После сессий Фэйрберн расслаблялся во время наших дискуссий и был «хорошим добрым отцом».Негативный перенос во время сессий был вызван его интерпретациями, которые были слишком интеллектуальны и точны. Вот пример его интерпретации: «Что-то влияет на активный процесс развития и предрешает его судьбу». Я бы сказал проще: «Мать подавляла твою активную природную сущность». Но он добросовестно анализировал мою эмоциональную борьбу и мои попытки после смерти Перси заставить мать быть мне матерью. Он показывал мне, как я интернализовал это. Необходимо было сделать это с самого начала, но он считал это эдипальной проблемой и не замечал, пока, наконец, не стало слишком поздно, что эта борьба маскировала более глубокую и серьезную проблему. Позднее Винникотт сказал мне: «У вас нет никаких признаков наличия Эдипова комплекса». Мой семейный паттерн действительно не был эдипальным. Это видно во всех моих сновидениях. Я был заперт и сидел в комнате, обсуждая это с отцом. Меня заперла мать. Я сказал отцу: «Я никогда не уступлю ей. Я не сдамся ей, что бы ни случилось». Он ответил: «Я знаю. Я пойду и скажу ей». И он пошел и сказал ей: «Лучше отступись. Ты все равно не заставишь его подчиниться». И она сдалась. Я не мог принять эдипальные интерпретации Фэйрберна как окончательные, и не принимал его самого в роли доминирующей матери.
Однажды я узнал, что Винникотт и Хоффер объясняли мою привязанность к его теории тем, что она не позволяла ему анализировать мою агрессию в переносе. Но они не видели, как я опрокинул с пьедестала пепельницу, как я разбил стеклянную дверную задвижку, «случайно», естественно. А мы знаем, что это означает во время сессии. Они не видели, как однажды я разбросал по полу его книги из огромного книжного шкафа, подобно ребенку, пытающемуся привлечь внимание матери; а затем аккуратно положил их на место, заглаживая вину (по Melanie Klein). Но после окончания сессий мы мирно обсуждали теоретические и практические вопросы, и я видел перед собой живого добросердечного человека, а не интерпретирующего аналитика.Интересно провести сравнение с Винникоттом. Его кабинет был обставлен очень просто, со скромной мебелью, выдержан в теплых, успокаивающих тонах. Все было тщательно продумано и спланировано им вместе с женой, чтобы пациенты чувствовали себя спокойно.
Обычно когда я появлялся, Винникотт выходил мне навстречу с чашкой чая в руках и весело приветствовал меня. Он садился на маленький деревянный стул рядом с кушеткой. Я сидел или лежал на кушетке, в зависимости от того, что я говорил, и как мне было удобно. В конце, когда я уходил, он всегда протягивал мне руку для дружеского рукопожатия. Когда я в последний раз уходил от Фэйрберна, я подумал, что мы никогда не обменивались рукопожатиями. Я протянул ему руку, он тут же протянул свою, и я заметил слезы в его глазах. Я увидел доброе сердце в этом умном и скромном человеке. Позже он всегда приглашал нас с женой в гости на чашку чая, когда мы приезжали в Пертшир навещать ее мать. Чтобы до конца оценить мой анализ с Фэйрберном, необходимо кратко рассказать историю моей семьи. Моя мать была старшей дочерью в семье из 11 детей, она пережила смерть четырех братьев и сестер. Ее мать была ветреной красавицей, и все заботы о доме и о младших детях лежали на плечах маленькой девочки. Когда ей было 12 лет, она была так несчастна, что даже убежала из дома, но вскоре была возвращена обратно. Самой важной чертой ее характера было сильное чувство долга и ответственности по отношению к овдовевшей матери и трем младшим братьям и сестрам, что очень потрясло моего отца, когда они познакомились. Они поженились в 1898 году, отец не знал, что она уже сполна вкусила материнские заботы и не хотела детей. Когда я был подростком, она однажды призналась мне, что кормила меня грудью только из-за того, чтобы не забеременеть. Она отказалась кормить Перси, и он умер. Мой отец родился в семье высокопоставленных партийных и церковных чинов, он был младшим сыном в семье. Это была семья приверженцев левого крыла в политике и нонконформистов и бунтовщиков в религии. Из-за своих антиимпериалистических взглядов отец чуть не лишился важного поста в городе, отказавшись подписать про-бурскую военную петицию. В связи с этими обстоятельствами и переживаниями мать быстро отлучила меня от груди и открыла свой бизнес.
Мы переехали на другое место, когда мне был год. Но место было выбрано неудачно, и мать постоянно теряла деньги в течение семи лет. Зато следующий переезд возместил все сполна. Этот период первых семи лет жизни был для меня самым тяжелым. Я был отдан на попечение тети-инвалида, которая жила с нами. Перси родился, когда мне было два года, и умер, когда мне было три с половиной. Отец считал, он мог бы выжить, если бы мать кормила его грудью, и она злилась из-за этого. Это было тревожное время. Позднее, в старости она говорила: «Я не должна была выходить замуж и иметь детей. Природа наделила меня качествами бизнес-леди, а не матери и жены. Я никогда не понимала детей».Она рассказывала, как я вошел в комнату и увидел у нее на коленях раздетого мертвого Перси. Я кинулся к нему и схватил его: «Не отпускай его. Ты его никогда не вернешь!» Она выгнала меня из комнаты. Я заболел какой-то непонятной болезнью, все думали, что я умираю. Доктор считал, что я умираю от горя из-за потери брата. Мать отправила меня в семью своей тети, там я поправился. Винникотт и Фэйрберн считают, что я мог бы умереть, если бы она не отправила меня из дома, подальше от себя. Все воспоминания того периода были полностью вытеснены. Амнезия продолжалась всю жизнь, и даже во время двух анализов, до момента, когда мне исполнилось 70 лет, то есть три года назад. Она жила во мне и периодически неожиданно вызывала вспышки заболевания, которые были спровоцированы аналогичными событиями. В возрасте 26 лет в Университете я подружился с одним студентом, который стал мне почти как брат. Когда он ушел из колледжа, я отправился на каникулы домой, к матери. Неожиданно я заболел мистической болезнью, она выражалась в беспричинной крайней усталости. Болезнь исчезла, как только я покинул дом и вернулся в колледж. Мне не приходило в голову, что это было равнозначно тетиному дому.
В 1938 году мне было 37 лет, я стал священником в Церкви города Лидс, где по воскресеньям собиралось более 1000 прихожан, на вечернюю молитву приходило более 800 человек, там была хорошо организована образовательная, социальная и развлекательная деятельность. Одному человеку было трудно руководить всеми делами, и я взял себе в помощники коллегу. Он был мне близок по духу и вновь заменил мне Перси. Но с приближением войны он уехал, и я опять внезапно заболел мистическим заболеванием – усталостью и истощением, которое доктора объясняли слишком большими нагрузками. Но к тому времени я уже был психоаналитически грамотен, изучил классическую теорию Flugel и другую литературу. Я был близок к завершению диссертации под руководством Professor John Macmurray, собирался пересмотреть психобиологию Фрейда и данные его практической работы с точки зрения теории «личных отношений»; кроме того я в течение двух лет изучал собственные сновидения. Когда появилось новое значимое сновидение во время болезни, я насторожился.Я спустился в могильный склеп и увидел заживо погребенного человека. Он попытался выбраться оттуда, но я пригрозил ему болезнью, запер его и быстро ушел.На следующее утро я почувствовал себя лучше. Впервые я осознал, что новые вспышки моей болезни были связаны со смертью Перси, я понял, что постоянно подавлял в себе эти воспоминания и знал, что не успокоюсь, пока эта проблема не будет решена.
Во время войны я читал лекции, занимался психотерапией и продолжал изучать свои сновидения. Недавно я перечитал свои записи и увидел в них только вымученные книжные эдипальные интерпретации. Но я обратил внимание на интересный факт. Записи содержали три повторяющихся типа сновидений: (1) разъяренная женщина, атакующая меня; (2) строгая тихая фигура доброго отца, поддерживающего меня; (3) загадочное сновидение с угрозой смерти. Вот самый яркий пример, основанный на воспоминании, когда мать привела меня в 6 лет к умирающей тете, она лежала тихая и бледная:Я занимался внизу за своим столом, и вдруг невидимая веревка, которая связывала меня с умирающей тетей наверху, начала тянуть меня наверх, в ее комнату. Я знал, что сейчас я растворюсь в ней. Но внезапно веревка оборвалась, и я остался на свободе. Воспоминание об умирающей тете было маскирующим воспоминанием, вытесняющим мертвого Перси, который все еще держал меня во власти и неожиданно обрушивался на меня в виде упадка сил и заставлял почти умирать от мистического заболевания. Я знал, что мне необходимо было пройти анализ.
В 1949 году я прочел Фэйрберна и решил пройти анализ с ним. В течение первых пяти лет его эдипальный анализ моих «интернализованных плохих объектных отношений» действительно соответствовал определенному периоду моего детства. После смерти Перси, с трех с половиной до пяти лет, вернувшись домой, я пытался вызвать у матери материнское отношение к себе путем постоянных мелких психосоматических заболеваний, вспышек температуры, болезни желудка, потери аппетита, внезапной сыпи. Ей приходилось сооружать в кухне кровать для меня и периодически прибегать из магазина, чтобы проведать меня. Наутро болезнь исчезала. Но все это было бесполезно, и в пять лет я сменил тактику. Я пошел в школу; появилась некоторая свобода. Мать рассказывала, что я перестал слушаться, она впадала в бешенство и била меня. Так было до семи лет. Затем я пошел в другую школу, мы переехали на новое место, я больше времени стал проводить вне дома. Бизнес матери наладился, она была менее подавлена, стала давать мне деньги на личные расходы, на хобби, занятия спортом. Постепенно я забыл почти все беды прошедших семи лет – все вспышки гнева, страха, вины, психосоматические симптомы, тревожные сновидения – все то, чем занимался Фэйрберн в ходе анализа.
Однажды в старости мать как-то призналась, что после смерти отца и тети она от одиночества пыталась завести собаку, но отказалась от нее, так как постоянно била ее. Вот так протекала моя жизнь. Не удивительно, что мой внутренний мир представлял собой интернализованные, либидинальные плохие объектные отношения. Я многим обязан Фэйрберну и его радикальному анализу. Но после третьего или четвертого года я понял, что топчусь на месте, в своем внутреннем садомазохистском мире плохих объектных отношений с матерью, и это является защитой от совсем других проблем, которые возникли еще до смерти Перси. Этот глубоко запрятанный материал рвался наружу. Перелом наступил в 1957 году, когда умер мой университетский друг. У меня опять повторился приступ той же мистической болезни, как и в 1927 году, когда он ушел из колледжа. Я продолжал работать и ездить в Эдинбург на анализ, пытаясь разобраться в проблеме. Когда я почувствовал прогресс в анализе, Фэйрберн неожиданно тяжело заболел и чуть не умер от вирусного гриппа. Он болел шесть месяцев. Моя амнезия вернулась, но вдруг я начал сам осмысливать проблему, которую мне никак не удавалось проработать в его присутствии. Это была не просто «интеллектуализация» путем намеренного переосмысливания. У меня периодически возникали спонтанные вспышки озарения, которые я быстро записывал. В результате появились работы: Schizoid Phenomena, Object-Relations and The Self (1968): 'Ego-weakness, the core of the problem of psycho-therapy' 1960 (гл. 6), 'The schizoid problem, regression and the struggle to preserve an ego' (гл. 2) 1961, 'The manic-depressive problem in the light of the schizoid process' (гл. 5) 1962.
В течение двух лет я пришел как раз к тому, на чем остановился Фэйрберн. Он великодушно принял мои работы как дополнение к своей теории. Когда в 1959 году Фэйрберн вернулся к работе, мы обсуждали его болезнь и смерть моего друга, тогда он произнес ключевую интерпретацию: «С тех пор, как я заболел, я перестал быть вашим добрым отцом или вашей плохой матерью, я стал вашим братом, умирающим у вас на глазах». Внезапно я увидел аналитическую ситуацию в новом, необычном свете. Я написал ему письмо, но не отправил его. Это было бы для него ударом. Я вдруг осознал, что никогда не решу свою проблему вместе с аналитиком: «Передо мной дилемма – я должен прекратить анализ, чтобы иметь возможность завершить его. Но тогда Вас не будет рядом со мной, чтобы помочь мне». Фэйрберн стал в переносе моим братом, поэтому потерять его, закончив анализ самостоятельно, или остаться с ним, дождавшись его смерти, в любом случае означало вновь пережить смерть брата. И тогда никто не смог бы мне помочь пережить эту травму. Мог ли Фэйрберн помочь мне путем анализа в переносе? Но только не в том состоянии здоровья. И мне пришлось приостановить анализ. Я благодарен ему за то, что он, несмотря на болезнь, был со мной рядом в тот период, когда я достиг критического инсайта. Движущей силой и источником идей для написания моих работ 1959-1962 годов была реактивация травмы-Перси. Я смог пережить ее.Мое знакомство с Винникоттом состоялось в 1954 году благодаря Фэйрберну, который попросил его прислать мне копию его статьи «Регрессия в психоаналитической работе» (Winnicott, 1958).
К моему удивлению, вместе со статьей Винникотт прислал мне письмо, в котором говорилось: «Советую вам поразмышлять над вашим отношением к Фрейду, так чтобы оно было именно вашим, а не фэйрберновским. Он тратит свои силы понапрасну, стараясь свергнуть Фрейда». Мы обменялись тремя длинными письмами. Я уверял его, что мое отношение к Фрейду было сформировано еще за много лет до того, как я услышал о Фэйрберне, - когда я проходил обучение в Лондонской Университетской Школе под руководством Флюгеля. Я отвергал фрейдовскую психобиологию инстинктов, хотя очень высоко ценил его открытия в области психопатологии. Вспоминая теперь эту переписку, я понимаю, что тогда я думал то же, что спустя 18 лет Морзе (Morse, 1972) выразил словами: в теории Фрейда нет места «настоящему Я» Винникотта. «Настоящее Я» можно было бы искать в Оно, но и там его быть не может, поскольку Оно является вместилищем только безличной энергии. Я ощущал тогда, что в плане терапии Винникотт был настолько же впереди Фрейда, как Фэйрберн - в плане теории.В 1961 г. я послал ему свою книгу «Структура личности и человеческие взаимоотношения» (Guntrip, 1961), на что он ответил, что уже купил ее. Я прочитывал его статьи, как только они выходили, - как и Фэйрберн, который отзывался о нем как о «блестящем клиницисте».
К 1962 году я понял, что он единственный, к кому мне нужно обратиться за дальнейшей помощью. Тогда я мог приезжать в Лондон лишь один раз в месяц на пару сессий, но и из них я мог извлечь для себя значительную пользу благодаря тому анализу, который я прошел прежде. С 1962 по 1968 у меня было 150 сессий, которые оказались для меня бесценными. Винникотт удивлялся, как много нам удалось проработать в ходе так далеко отставленных друг от друга во времени сессий. Думаю, причиной тому, во-первых, была предварительная расчистка, проведенная Фэйрберном; во-вторых, то, что мне удавалось поддерживать анализ в активном состоянии в перерывах между сессиями. Но самой главной причиной, конечно, было глубокое проникновение Винникоттом в суть периода моего младенчества, что было так необходимо мне. Он представил мне крайне ясные свидетельства в пользу того, что у моей матери вначале был естественный период материнской заботы, связанной с моим рождением, как ее первого ребенка, после которого я был лишен этой «хорошей матери» в связи с ее обострившимися личностными проблемами.
Я совсем забыл то письмо, которое не отправил Фэйрберну, о моей дилемме: я не мог ни продолжать, ни завершить анализ, поскольку аналитик в переносе стал моим братом Перси. Завершение анализа было бы равносильно смерти Перси, после чего мне никто бы уже не смог помочь. Продолжение анализа означало бы, что я буду использовать аналитика для предотвращения прорыва травматических переживаний, не получая какой-либо помощи. Винникотт, вместе с тем, не снял мои симптомы амнезии на ранние травматические события. Только недавно я осознал, что он – ненамеренно – изменил саму суть моей проблемы, позволив мне вернуться в мое прошлое до того момента, когда рядом со мной еще была хорошая мать, возродившаяся в переносе в его лице. Позже я обнаружил, что он заставил меня столкнуться с двойной травмой, связанной со смертью Перси и с разрушением матерью моих ожиданий.Перечитывая свои записи, я восхищаюсь, как быстро он добрался до ядра проблемы. На первой сессии я сказал о своей амнезии на события смерти Перси, вызвавшие травму. Я думал, что радикальное значение имел анализ с Фэйрберном по поводу «интернализированных защит от плохих объектов», которые я выстроил против этих травмировавших меня переживаний. Но тогда мы не добрались до моей главной, как мне казалось, проблемы – не плохой матери (матери как плохого объекта), присутствовавшей в моем позднем детстве, а матери на более раннем этапе, которая вообще не устанавливала связь со мной. Под конец сессии он сказал: «Мне пока особо нечего сказать вам, но если я ничего не скажу, вы можете начать чувствовать, что я не присутствую здесь».
На второй сессии он сказал:Вы уже знаете [что-то] обо мне, но я пока еще не личность для вас. Вы сейчас можете уйти одиноким, чувствуя, что я ненастоящий. До рождения Перси, по-видимому, вы были больны, и тогда почувствовали, что мать оставила вас самого заботиться о себе. Перси вы приняли как свое младенческое Я, о котором нужно заботиться. Когда он умер, у вас не осталось ничего, вы исчезли.Это была превосходная интерпретация в терминах объектных отношений, которую дал не Фэйрберн, а Винникотт. Значительно позже я сказал, что иногда чувствую «статичное, неменяющееся, безжизненное состояние где-то глубоко во мне, как будто я не могу пошевелиться». Винникотт сказал:Если бы 100% вас чувствовало бы себя так, вы, вероятно, не могли бы пошевелиться самостоятельно, и вам бы потребовалось, чтобы кто-то другой разбудил вас. Когда умер Перси, вы исчезли (collapsed), но вам удалось спасти достаточную часть себя для того чтобы продолжать жизнь, крайне энергичную, а остальное спрятали в кокон – в подавленное, бессознательное.
Мне хотелось бы еще проиллюстрировать его невероятную проницательность, но теперь я должен привести другой пример. Как я говорил, люди часто отмечали мою неуемную энергию, а на сессиях я не переносил паузы, наполненные тишиной, и часто говорил без остановки. Фэйрберн интерпретировал это, как будто я стремился выхватить анализ из его рук и делать работу за него – похитить отцовский пенис, эдипальное соперничество. Винникотт представил это безостановочное говорение в совершенном ином свете:Ваша проблема в том, что эта болезнь исчезновения так и не была разрешена. Вам же приходилось оставаться в живых, несмотря на это. Вы не принимаете ваше существование в каждый данный момент как должное – чтобы его поддерживать, вы должны много трудиться. Вы боитесь перестать действовать, говорить или вообще бодрствовать. Вы чувствуете, что в одну из пауз вы можете умереть, как Перси, потому что если перестать действовать, мама ничего не сможет сделать. Она не могла спасти Перси или вас. В вас прочно сидит страх, что я не смогу сохранить вашу жизнь, поэтому вы скрепляете для меня наши сессии раз в месяц своими записями. Никаких пауз. Вы не можете почувствовать, что вы для меня представляете предмет непрерывной заботы, потому что ваша мать не могла спасти вас. Вы знаете, как «действовать», но не как «просто расти, просто дышать» пока вы спите, когда для этого ничего не нужно делать.Я начал понемногу допускать паузы, и один раз, чувствуя в такой момент некоторую тревогу, испытал облегчение, слыша, как Винникотт двинулся в кресле. Я не сказал ничего, но он со своей сверхъестественной интуицией сразу же почувствовал это:Вы почувствовали, будто я покинул вас. Вы воспринимаете тишину как «покинутость». Пауза – это не когда вы забыли вашу мать, но когда мать забыла вас, и сейчас вы снова пережили это со мной. Вы теперь открываете для себя раннюю травму, которую, может быть, никогда не открыли бы без помощи травмы с Перси, повторяющей ее. Вы должны вспомнить мать, покидающую вас, в переносе на меня.Трудно передать, насколько сильным впечатлением было для меня осознавать, как Винникотт встает как раз на то пустое место в моей младенческой «ситуации объектных отношений» с не устанавливающей связи матерью.
В самом конце моего анализа внезапно возобновилось мое безостановочное говорение во время сессий. В этот раз он отреагировал весьма неожиданным образом:Вы как будто рожаете ребенка с моей помощью. Вы мне представили насыщенный содержанием получасовой монолог. Я в напряжении слушал, удерживая ситуацию для вас. Вам необходимо было знать, что я могу выдержать ваше безостановочное говорение и не разрушиться. Я должен был выдерживать его, пока вы трудились, созидая - не разрушая, создавая нечто наполненное содержанием. Вы говорите об «отношении к объекту», «использовании объекта» и видите, что он не разрушается. Пять лет назад я не мог дать вам такую интерпретацию.Позже он опубликовал в Америке свою статью «Использование объекта» (Winnicott, 1971), встреченную - что, думаю, не удивительно - с большим критицизмом. Только исключительный человек мог достичь такой глубины постижения. Он стал хорошей кормящей матерью для моего младенческого Я глубоко в моем бессознательном, там, где моя настоящая мать потеряла свое материнство и больше не могла выносить меня как живого ребенка.
Тогда для меня было неочевидно – так, как это стало потом, - что он полностью трансформировал мое понимание травмы в связи со смертью Перси, особенно когда он сказал:У вас тоже есть хорошая грудь. Вы всегда были способны давать больше, чем брать. Я хорош для вас, но вы хороши для меня. Вести ваш анализ для меня - почти самое ободряющее, что со мной происходит. Тот парень, который был перед вами, заставляет меня чувствовать, что я совершенно никчемный. Вы не должны быть хорошим для меня. Мне это не нужно, я могу справиться и так, но в действительности вы хороши для меня. Наконец-то у меня была мать, которая могла ценить своего ребенка, так что я мог справиться с тем, что случится потом. Вряд ли стоит отмечать здесь тот единственный пункт, по которому я был не согласен с Винникоттом. Он иногда говорил: «Добраться до вашего примитивного садизма, детской жестокости и бессердечия, до вашей агрессии», - что предполагало не мою жестокую драку, чтобы добиться ответа от холодной матери, а «инстинкты» Фрейда и Кляйн, Оно, врожденную агрессию. Ведь я знал, идя к нему, что он отрицал «инстинкт смерти» и пошел гораздо дальше Фрейда.
Однажды он сказал мне: «Мы отличаемся от Фрейда. Фрейд лечил симптомы. Мы же сосредоточены на живущих личностях, на жизни и любви». В 1967 он опубликовал свою статью «Место культурного опыта» (Winnicott, 1971), которую дал мне, где писал: «Я вижу, что нахожусь на поле Фэйрберна: “поиск объекта” вместо “поиска удовлетворения”. Тогда я почувствовал, что Фэйрберн и Винникотт объединили усилия с целью нейтрализовать мои ранние травматические переживания.Одной вещи я предвидеть не мог. Став «хорошей матерью», предоставив мне свободу жить и творить, Винникотт трансформировал значение смерти Перси так, чтобы я мог разрешить свои травматические переживания, а также свою дилемму по поводу того, как завершить анализ. Глубоко в моем бессознательном, установив связь со мной, он позволил мне увидеть, что не просто потеря Перси, а «покинутость» матерью, которая не могла поддерживать мою жизнь, заставила меня исчезнуть, как бы умереть. Но благодаря его интуиции, я не остался наедине с не-устанавливающей-связь матерью.В последний раз я встречался с ним в июле 1969.
В феврале врачи сказали мне, что я серьезно переутомлен, и если я не уйду на пенсию, «природа победит меня». Подсознательно я чувствовал, что «Матушка Природа» наконец раздавит мое активное «Я». Каждый раз во время отдыха я ловил себя на том, что мысленно возвращаюсь в прошлое, «проигрываю» эпизоды жизни, связанные с коллегой, который стал мне почти братом; вновь переживаю ощущения моих странных болезней. Вскоре я почувствовал необходимость написать книгу о своей жизни. В октябре я заболел пневмонией и провел 5 недель в больнице. Врач посоветовал мне расслабиться, сказав, что я слишком активен. Я все еще не осознавал, что я боролся с неосознаваемой навязчивой регрессией. Я никогда не связывал мысль об «уходе на пенсию» с глубоким страхом проиграть битву с матерью, чтобы сохранить свое «Я». В 1971 году я узнал, что Винникотт болен. Я написал ему письмо. Мы несколько раз говорили по телефону. Вскоре я узнал, что он умер. В эту ночь у меня было странное сновидение. Я видел свою мать. Она сидела неподвижно, с почерневшим лицом, не замечая меня, уставившись в пустоту. Я стоял рядом, глядя на нее, я почувствовал, что не могу шевельнуться. Впервые я увидел во сне мать в таком состоянии. Обычно она атаковала меня. Сначала я подумал, что потеряв Винникотта, я остался наедине с матерью, которая была в депрессии, не замечала меня. Такое же чувство было у меня, когда умер Перси.
Я решил, что потеря Винникотта - это повторение травмы Перси. Только недавно я понял, что это было совсем не так. У меня не было подобных сновидений, когда умер мой близкий друг из колледжа, или когда уехал из города мой коллега, ставший мне практически братом. Тогда я заболел, точно так же, как после смерти брата. А сейчас все было по-другому. То сновидение открыло бесконечную череду таких же снов. Они приходили каждую ночь и возвращали меня в прошлое и заставляли воспроизводить в хронологическом порядке обстановку и события в каждом доме, где я жил – дом в Лидсе, в Ипсвиче, колледж, магазин в Дульвиче, и, наконец, первый магазин и дом, где прошли самые трудные первые семь лет моей жизни. Передо мной прошли все члены моей семьи – жена, дочь, тетя Мэри, отец, мать (мать всегда враждебна, отец всегда дружелюбен); но не было только Перси.
Я пытался сосредоточиться на борьбе с матерью в первый период после смерти Перси. Вскоре, месяца два спустя, два сновидения, наконец, «прорвали» амнезию, связанную с жизнью и смертью Перси. Я увидел себя во сне в возрасте трех лет, я держался за коляску, в которой лежал годовалый Перси. Я был испуган и напряженно смотрел в сторону, где сидела мать. Я пытался привлечь ее внимание, но она не замечала нас, уставившись куда-то вдаль. На следующую ночь сновидение было еще более пугающим.Я стоял рядом с человеком – моим двойником. Мы оба пытались дотянуться до мертвого тела. Внезапно человек обрушился на пол, как от удара. Комната мгновенно озарилась светом, и я увидел Перси. Он сидел на коленях женщины, у которой не было лица, рук, груди. Это был не человек, а просто колени, на которых можно сидеть. Перси выглядел грустным, уголки его губ были опущены. Я пытался его развеселить. В этом сновидении я вновь пережил ощущение «коллапса», разрушения, как когда-то в детстве, когда я увидел мертвого Перси и пытался взять его на руки. Но я зашел еще «глубже» - в обоих сновидениях я вернулся в тот период, когда он еще был жив. Я увидел мать «без лица», черную, подавленную, не способную общаться с детьми.
Винникотт объяснил мне: «Вы воспринимали Перси как свое детское Я, о котором необходимо заботиться. Когда он умер, у Вас не осталось ничего, и Вы как бы разрушились». Почему в сновидении я сначала увидел «коллапс», а затем вспомнил о необходимости заботиться о Перси? Я думаю, что «коллапс» был моей первой реакцией ужасной беспомощности при виде мертвого Перси на коленях матери. Затем, живя в доме тети, я ухватился за возможность выжить, встретив других людей, ради которых стоило жить. Серия сновидений заставила меня пересмотреть записи анализов и прийти к выводу, что хотя смерть Винникотта напомнила мне о Перси, ситуация была другая. Процесс навязчивой регрессии начался не со смерти Винникотта, а с угрозы уйти на пенсию, как будто мать, наконец, могла разрушить меня. Я видел в сновидениях не смерть Винникотта, а смерть Перси и полную неспособность матери установить материнские отношения с нами. Эти сны – наилучшая иллюстрация слов Виннникотта: «Нет такого понятия «ребенок», есть понятие «мать и ребенок». Эти сны являются подтверждением взгляда Фэйрберна о том, что психическая реальность – это «личные объектные отношения». Что давало мне силы в моем бессознательном и позволяло вновь пережить основную травму? Вероятно, тот факт, что Винникотт не умер для меня, как и для многих других. Мой отец тоже не умер для меня, он был жив во мне, он помогал мне противостоять матери. Теперь Винникотт вступил в настоящие отношения именно с той ранней потерянной частью меня, которая болела из-за «покинутости» матерью. Он занял ее место и позволил мне вспомнить ее и безопасно пережить во сне ее парализующую шизоидную отчужденность.
Постепенно это стало моим твердым убеждением, я избавился от навязчивых сновидений и почувствовал, что, наконец, получил результаты, которых я искал в анализе более двадцати лет. Когда были проработаны все сновидения, воспоминания, симптомы травматических событий и все специфические эмоциональные переживания, остался один момент: качество общей атмосферы личных взаимоотношений, которые составляли нашу семейную жизнь в те первые семь лет. Это был период тяжелой тоски для моей матери, которая была настолько «нарушена» в детстве, что не могла сама и не позволила мне быть «самим собой».
У меня нет своих собственных воспоминаний детства. Из анализа я понял, насколько сильное влияние оказывал на меня отец, поддерживая меня в борьбе за «свое собственное Я». Фэйрберн, через негативный перенос моей доминирующей матери на него, также стал мне «хорошим отцом» и поверил в меня. И, наконец, Винникотт, заполнив пустоту, оставленную моей отчужденной матерью, позволил мне испытать радость и спокойствие «быть самим собой». Надо отдать должное и моей жене, благодаря ее поддержке и пониманию, я смог пройти два анализа и добиться результатов. Что такое психоаналитическая психотерапия? Это, на мой взгляд, обеспечение надежных осмысленных взаимоотношений, позволяющих установить контакт с подавленным и травмированным ребенком, чтобы дать человеку возможность безопасно жить в новых взаимоотношениях и смириться с присутствием травмирующего наследства ранних лет, которое периодически прорывается в сознание из прошлого.
Психоаналитическая терапия – это не просто «техника» экспериментальной науки, которая работает автоматически «сама по себе». Это процесс взаимодействия двух личностей, работающих вместе, в результате которого происходит взаимное обогащение и развитие обоих. Аналитик развивается наравне с анализируемым. Если в ходе взаимодействия с динамичными личными переживаниями личность аналитика остается неизменной, значит, что-то с ним не в порядке. Фэйрберн, подобно отцу, дал мне много в человеческом плане, а как аналитик, подробно объяснил мне, как моя борьба с матерью за независимость в возрасте до семи лет повлияла на формирование моей взрослой личности. Без всего этого я мог бы в старости превратиться, подобно матери, в несчастного человека. Винникотт, совершенно другой тип личности, заполнил вакуум, созданный матерью, в период до трех с половиной лет. Я нуждался в обоих, и мне повезло, что я встретил их. Их различия послужили стимулом для развития разных сторон моей личности.
Идеи Фэйрберна давали «точное логическое определение» проблем. Идее Винникотта представляли собой «оригинальные гипотезы», стимулирующие дальнейшее познание. В качестве примера сравним понятия Фэйрберна - “либидинальное, антилибидинальное и центральное эго, как теория эндопсихической структуры, с понятиями Винникотта – «истинное и ложное Я», как интуитивные инсайты в искаженную психическую реальности живого человека. Ни один аналитик не сможет дать пациенту все, что ему нужно, и мы должны с радостью позволять пациенту «брать» от нас как можно больше. Мы не должны казаться всезнающими и всемогущими. Фэйрберн сказал однажды: «Вы получите от анализа столько, сколько вложите в него». Я считаю, что это относится и к аналитику и к пациенту. Осознанный инсайт означает наличие определенных достижений в эмоциональной области и предполагает последующее эмоциональное напряжение с целью дальнейшего эмоционального роста. Он означает не просто осознание, а именно укрепление ядра своей «самости» и развитие способности «устанавливать связи». Что касается психопатологического материала, наша эндопсихическая структура выражается в сновидениях. Это способ проверки на грани сознания наших интернализованных конфликтов, воспоминаний, страданий, имевших место во внешней реальности, чтобы впоследствии при помощи фантазии и воспоминаний о конфликтах, которые стали нашим внутренним миром, сохранить существование наших объектных отношений, в том числе «плохих», так как они необходимы нам для сохранения нашего Эго. В моем случае, чем глубже сновидения проникали в мое бессознательное, тем быстрее они растворялись и превращались в «пробуждение в настроении». Я вдруг обнаруживал, что я не фантазирую и не думаю, а просто чувствую, находясь в сознании. Это было тупое безжизненное механическое состояние, с отсутствием интереса ко всему происходящему вокруг; я лежал в тишине, погруженный в себя, потерявший связь с действительностью, не понимая смысла существования. Так происходило по утрам несколько дней подряд, пока я вновь не почувствовал здоровый интерес к жизни. Каждой личности свойственен особый уклад, определяемый ее историей, благодаря которому (1) проблемы могут стать осознаваемыми и (2) интерпретации могут быть значимы и изменяющими поведение. Мы не может определять этот порядок, мы можем только наблюдать за развитием личности.
Отвечая на вопрос о происхождении теории, мы можем сказать, что наша теория зарождается в нашей психопатологии. Об этом говорил Фрейд в своем смелом самоанализе. Невозможно создать теорию структуры и функционирования личности, безотносительно нашей собственной личности. Если наша теория слишком жесткая, она, скорее всего, концептуализирует защиты нашего эго. Если это гибкая и прогрессивная теория, то она, вероятно, концептуализирует процессы нашего роста и проливает свет на проблемы других и на терапевтические перспективы. Балинт в «Базовом дефекте» (Balint, 'basic fault') и Винникотт (Winnicott,'incommunicado core') считают эту проблему универсальной, они, вероятно, таким образом «интуитивно чувствуют» свою собственную реальность и реальность других людей. В отличие от интеллектуальных теоретических конструкций Фэйрберна внутри уже существующей теории, они открывают новые пути глубокого изучения детского периода. В этом возрасте, независимо от генетического наследства ребенка, благодаря способности, или неспособности, матери устанавливать отношения, зарождается психическое здоровье младенца. Найти хорошего родителя с самого начала – значит, заложить основу психического здоровья. В случае его отсутствия, найти «хороший объект» в виде аналитика - означает, испытать перенос и получить реальный жизненный опыт. В анализе, как и в реальной жизни, все взаимоотношения имеют двойственную природу. В течение всей жизни мы принимаем в себя как хорошие, так и плохие фигуры, которые или укрепляют нас, или разрушают. То же самое происходит в психоаналитической психотерапии: это встреча и взаимодействие двух реальных людей, со всеми возможными проявлениями.
REFERENCES
FAIRBAIRN, W. R. D. 1952a Psychoanalytic Studies of the Personality London: Tavistock Publications. [→]FAIRBAIRN, W. R. D. 1952b Theoretical and experimental aspects of psycho-analysis Brit. J. med. Psychol. 25 122-127FAIRBAIRN, W. R. D. 1954 Observations of the nature of hysterical states Brit. J. med. Psychol. 27 106-125FAIRBAIRN, W. R. D. 1955 Observations in defence of the object-relations theory of the personality Brit. J. med. Psychol. 28 144-156FAIRBAIRN, W. R. D. 1956 Considerations arising out of the Schreber case Brit. J. med. Psychol. 29 113-127FAIRBAIRN, W. R. D. 1958 On the nature and aims of psychoanalytical treatment Int. J. Psychoanal. 39:374-385 [→]GUNTRIP, H. 1960 Ego-weakness, the hard core of the problem of psychotherapy In Guntrip 1968.GUNTRIP, H. 1961 Personality Structure and Human Interaction London: Hogarth Press.GUNTRIP, H. 1968 Schizoid Phenomena, Object-Relations and The Self London: Hogarth Press.MORSE, S. J. 1972 Structure and reconstruction: a critical comparison of Michael Balint and D. W. Winnicott Int. J. Psychoanal. 53:487-500 [→]SUTHERLAND, J. 1965 Obituary. W. R. D. Fairbairn Int. J. Psychoanal. 46:245-247 [→]WINNICOTT, D. W. 1958 Collected Papers. Through Paediatrics to Psycho-Analysis London: Tavistock Publications. [→]WINNICOTT, D. W. 1971 Playing and Reality London: Tavistock Publications
...
Дорогие читатели и коллеги,Я не имею возможности своевременно дублировать на сайте все психоаналитические размышления. Вы можете больше постов найти в моем ТГ: @psy_naumchuk, https://t.me/psy_naumchuk
Я -- Психоаналитический психотерапевт ОПП, клинический психолог. Принимаю очно в Москве, кабинет на Проспекте Мира.Супервизор сервиса YouTalk и аспирант ИП РАН.